В первый день августа 2023-го в дверь ученого и менеджера фармакологической компании Сергея Шелега неожиданно и, как он говорит, вежливо постучали сотрудники КГБ. Мужчину задержали за донаты в поддержку беларусов, оказавшихся в сложной ситуации. Переводы он делал организациям, которые постфактум признали экстремистскими и террористическими. Ученого осудили на 8,5 года колонии, но в июне 2025-го в его истории внезапно случился новый поворот. Политзаключенный оказался в списке 14 человек, освобожденных после визита в Минск спецпредставителя президента США. О том, каково это — меньше чем за два года столько пережить, он рассказал «Зеркалу».
Минчанину Сергею Шелегу 64 года, он женат, у него двое детей. По образованию мужчина биолог, специализирующийся на редких генетических заболеваниях. Работал в Институте гематологии и переливания крови в Минске. Затем трудился в фармацевтической сфере. Так, с 1995 года был менеджером по продажам французской фармакологической фирмы Rhone-Poulenc Rorer. Позже — директором по медицинской части компании «Глобал Фарма». Затем занимал должность директора в компании Sanofi-Aventis. В 2023 году Сергей перешел в «Новомедику». Компания занимается оптовой торговлей фармацевтическими изделиями, а также имеет собственную клинику в Минске. В марте 2024-го мужчину судили по ст. 361−2 УК (Финансирование деятельности экстремистского формирования) и ст. 290−1 УК (Финансирование террористической деятельности). Его приговорили к 8,5 года колонии и штрафу в 600 базовых величин (на тот момент — 24 тысячи рублей).
«Запахи свободы — это, наверное, пока наиболее яркое впечатление»
— Каково это, когда дали такой большой срок — 8,5 года, а вы через два года оказались на свободе?
— Еще не разобрался в себе, не понимаю (улыбается). Разумом осознаю: должно быть ощущение счастья, легкости, бытийности, но эйфории пока нет. Скорее что-то похожее на то, когда проснулся от какого-то кошмара и начался очередной день. Краски, конечно, ярче. Запахи особенно. Человеческий мозг так устроен, что запахи плохо воспринимает, но память на них самая явная. Запахи свободы — это, наверное, пока наиболее яркое впечатление.
Сейчас мои почти два года заключения представляются каким-то даже не очень страшным кошмаром. Они словно покрылись патиной времени. Почему? Потому что в зоне каждый день, час, минута тянутся долго. Но когда начинаешь их вспоминать, впечатление, будто недели мелькают перед глазами, как мгновение. Ведь зачастую они мало отличаются друг от друга и не оставляют никакого событийного следа в сознании. Там скорее ориентируешься на какие-то сигналы из внешнего мира. Письмо пришло — вот это событие!
На свободе иногда занимался экстремальными путешествиями. Некоторые были действительно тяжелыми. Однажды неделю провел в джунглях. Тогда банка кока-колы вызвала острый приступ счастья. Так вот, свобода подействовала не так, как газировка (улыбается).
— Теперь эффект слабее?
— Он не такой кратковременный. Острое ощущение счастья связано с удовлетворением иногда критических потребностей. А свобода… Она сама по себе неоднозначна и многообразна. Это огромная ценность. Возможно, самая большая, что есть у человека, и стоит в одном ряду с любовью к родным и близким, самоуважением.
— Вы сказали, что обратили внимание на запахи свободы. Какие они?
— Разные. Кофе, сдобы, свежести при этой плохой погоде. Общаясь со знакомыми, описывал им запах в колонии. В памяти тогда нашел строчки одного испанского поэта, к сожалению, не помню его фамилию. В стихотворении он написал: «В тесном зале пахло предательством, сладострастием и дерьмом» (строки испанского поэта Леона Фелипе. — Прим. ред.). Это совершенно точное определение того, что вдыхаешь в заключении.
— Сергей Тихановский рассказывал, что после освобождения первые ночи не мог нормально спать. Получается ли у вас выспаться?
— В колонии спал намного более продуктивно (улыбается). Наверное, организм реагирует на свободу так: «Почему бы не пободрствовать? Это же настолько прекрасно!» В колонии сон — избавление от окружающей тебя унылости и безнадеги, а на свободе жалко отрываться от происходящего в мире. Информационный голод тоже играет значение. Сразу хочешь всем напитаться. Я говорю не только о политических новостях, но и новых родившихся смыслах — книги, идеи, открытия.
«До того как первый раз остановились, сотрудники спецслужб, что были у нас в салоне, вели какие-то переговоры»
— Есть ли у вас понимание, почему именно вы оказались в списке на освобождение?
— Тяжело сказать. Старший сын является гражданином США и обращался по моему вопросу к представителям американской власти. Сыграло ли это какую-то роль? Не знаю. Нужно спрашивать людей, которые технически осуществляли процесс.
— Как ваши родные узнали, что вы на свободе?
— Сыну в США об этом сказали сотрудники американского посольства, а он — остальным. Для многих людей из разных стран, с которыми общаюсь, я стал своего рода объединяющим фактором. Есть понятие — взять на попечение зверька в зоопарке… Все сплотились, чтобы поддержать меня и близких. Высказываю им большую благодарность, что, условно говоря, не оставили меня в этой клетке. Чувствовал себя там капибарой.
— А как вашего сына проинформировали?
— Еще до освобождения. Ему сообщили, что, возможно, появятся хорошие новости. Но это был лишь намек, не более того. А потом, еще до нашего приезда в посольство США в Вильнюсе, ему позвонили и сообщили. Когда общался с ним по телефону, он уже знал, что произошло. Сын более эмоционален, чем я. Говорил: «Dad (папа. — Прим. ред.), это лучшие дни в моей жизни!» Мой американский ребенок по-западному эмоционален и не стесняется это проявлять (улыбается).
— Вы понимали, что вас готовят к освобождению? Что-то в колонии на это намекало?
— Объективно говоря, нет. Скорее всего, это было неожиданно и для самих сотрудников исправительного учреждения. Как уже говорили мои камрады (товарищи. — Прим. ред.) по несчастью, нам никто ничего не сообщал. Просто поставили перед фактом: мы должны покинуть колонию. И утром нам с Кириллом (Кирилл Балахонов, который также находился в ИК-1 и попал в список на освобождение. — Прим. ред.) сообщили, что, например, через час мы должны быть около пропускного пункта, который называется КП-2. За нами приехал спецконвой, и все.
— В какой момент поняли, что уже на свободе?
— Только тогда, когда появились сотрудники американского посольства. Когда ехали, мешок, что надели мне на голову, был слегка дырявый, и я мог кое-что видеть. По направлению движения представлял, куда нас везут. Дорога на Гродно… Рассуждал, крупных колоний, СИЗО в этом районе нет… Хотя теоретически могли в гродненскую тюрьму доставить (смеется). Когда понял, что машина следует на Вильнюс… Знал, уже случалось, что людей подвозили к границе и без объяснений оставляли. Понимал, такое возможно, но полная уверенность появилась только после встречи с сотрудниками американского посольства. Это случилось еще на территории Беларуси.
— Как все проходило?
— Расскажу, как это отразилось в моей памяти. Кроме Сергея Тихановского, все мужчины, кого освобождали, ночь провели в одной камере в СИЗО КГБ. Потом нас по одному выводили во двор, там было, наверное, несколько машин. В салон меня сопровождали уже с мешком на голове. Плохо помню, в какой момент надели наручники. Почти всю дорогу провел в них (спереди были застегнуты) и с мешком.
До того как первый раз остановились, сотрудники спецслужб, что были у нас в салоне, вели какие-то переговоры. Насколько понял, они согласовывали время подъезда к нужному месту, потому что кто-то отставал.
Затем был подан сигнал «снять наручники» и совсем уже перед передачей дипломатам — «снять мешки», но голову нужно было опустить вниз. Во время промежуточной остановки (где-то на поляне) нас «сгрузили» в какой-то микроавтобус. Он еще немного проехал и в нескольких километрах от границы свернул с основной трассы на какую-то полянку. Там уже стояли машины американского посольства.
Из нашего микроавтобуса вышел водитель спецслужб, его место занял водитель, предоставленный американской делегацией. В микроавтобусе открылась дверь, и сотрудник посольства на английском языке сказал: «Можете чувствовать себя в безопасности. Вы находитесь под защитой американского посольства».
После этого кортеж американских машин, не останавливаясь на беларусской границе, проследовал в Литву. Беларусский паспортный контроль я не проходил.
— Кстати, о контроле и документах. Наталья Дулина в интервью говорила, что никаких справок об освобождении не получала. Вам тоже выдали только паспорт?
— Меня задержали без паспорта, поэтому мне его сделали в колонии. Там документ я не видел, впервые он оказался у меня в руках только на литовской границе. Его использовали, чтобы вклеить визу.
— В момент передачи паспорта отдали американцам?
— Наверное, сотрудники наших спецслужб вручили им папки, в которых они находились.
— А что случилось со штрафом?
— Он выплачен.
«Они нормально отреагировали. Не подходит такой сценарий — ладно»
— Вас задержали за донаты. Как это происходило? Предлагали ли откупиться?
— Нет, не предлагали. Донаты были произведены в 2021-м — начале 2022 года. На момент задержания, честно говоря, уже вообще забыл про эту историю. Во время судебного заседания озвучили, куда переводил деньги. Я их отправлял на поддержку беларусских граждан, оказавшихся в тяжелой ситуации. Делал переводы через специальное приложение. Сделано это было, наверное, через такие организации, как «Страна для жизни», BYSOL. Признаюсь, мало обращал внимания на их названия.
Донаты были в адрес организаций, признанных не только экстремистскими, но и террористическими — NEXTA и BYPOL.
— Как вас задержали?
— Я приехал из Литвы 31 июля [2023 года]. На следующий день, возможно, шести утра еще не было, домой пришли вежливые сотрудники КГБ. Разбудили мою супругу, которая разбудила меня, сказала: «В гости пожаловали сотрудники КГБ». Все очень буднично. Вели себя вполне адекватно. Ничего не ломали, не разбрасывали.
Можно сказать, в пижаме, из теплой постели — сразу на обыск. Дальше — предварительный допрос, поверхностная проверка электронных девайсов. И все. Сопровождение в КГБ, а там уже более обстоятельные допросы.
— В свое время вы занимали менеджерские должности в крупных фармацевтических компаниях. К людям, которые хорошо зарабатывают и находятся на высоких должностях, у силовиков порой особое отношение. На «покаянных» видео они настаивают, чтобы такие задержанные объясняли, что их не устраивало в стране, ведь финансово у них все хорошо. Было ли с вами что-то похожее?
— В КГБ была проведена запись. Сразу предложили признаться в том, что чуть ли не способствовал террористической деятельности. Отказался. Все свелось к записи констатации факта, что перевел деньги.
— Как они отреагировали на то, что вы отказались себя очернять?
— Нормально. С моей точки зрения такие видео — не процессуально значимые документы. Но все равно в традициях 1937 года признаваться в том, что ты поддерживал и спонсировал террористическую деятельность, мне кажется, глупо. Сказал, что не идиот, чтобы соглашаться на то, чего не совершал. Они нормально отреагировали. Не подходит такой сценарий — ладно.
— Было ли в КГБ еще что-то примечательное?
— Сотрудники были вежливыми, адекватным. Другое дело — обвинения, которые выставлялись. Мне казались они, мягко говоря, избыточными. Трансформировать помощь людям в поддержку экстремистской и террористической деятельности, с моей точки зрения, ниже того уровня, на котором должны работать спецслужбы, предотвращающие действительно реальные угрозы государству. Когда сказал им об этом, ребята ответили, что мои действия — это как поджог листвы или сухой травы. Он может привести к большому пожару. Посмеялся над их фантазией.
«Понял, меня ждет очередное испытание, что должен пройти. Желательно достойно»
— Когда озвучили приговор в 8,5 года, вам было 63. Каково это — слышать такой срок?
— Максимальный шок по этому поводу испытал в январе 2024-го, когда следователь из СК предъявил обвинения. По статьям стало понятно: минимальный срок, который получу, — это восемь лет. До марта, когда проходил суд, было время все переварить и осознать, что, возможно, предстоит задержаться в заключении. Поэтому на суде принял действительность такой, какая она есть.
— А как жили в те дни, когда рассчитали, что проведете за решеткой минимум восемь лет?
— Потребовалось время, чтобы выйти из состояния отчаяния, которое неминуемо наступает. Это долго не длилось. Несколько дней. Выстроил в сознании защитную психологическую систему — и жизнь продолжилась. Понял, меня ждет очередное испытание, что должен пройти. Желательно достойно. Без потери чувства самоуважения.
— Вы очень философски подошли к ситуации. Помог опыт экстремальных путешествий?
— Без сомнения. Люди иногда не могут принять мусор на улице или если из комфорта попадают в камеру. Для кого-то это трагедия. Для меня же осознание, какой может быть жизнь, помогает не то что смириться с непростыми внешними условиями, но дает понять — это не самое главное.
Вся моя трудовая деятельность была связана с тяжелыми заболеваниями. В Институте гематологии и переливания крови работал в лаборатории патофизиологии лейкозов. В фармацевтической компании последние годы занимался редкими генетическими заболеваниями. Осознание, что человек часто от рождения становится заложником не государства, у которого все-таки ограниченные возможности повлиять на тебя, а своего организма, — много значит. Есть люди, для которых тюрьмой становится их тело. У болезни намного больше возможностей сделать жизнь мучительной, бессмысленной, не имеющей будущего. И все равно даже в этом случае человек остается человеком и продолжает жить. Полагал, моя ситуация еще не самое худшее.
«Кроме того, что оказался лишен свободы, я оказался лишен многих других вещей»
— Находясь в колонии, вы официально были на пенсии, и вам не требовалось работать. Что в таком случае наполняло ваши дни?
— Книжки читал, с камрадами общался. Воспитательные мероприятия и мероприятия, связанные с учетом, тоже занимают время. Встаешь в шесть утра, делаешь зарядку, потом тебя ведут на завтрак, пересчитывают. Стоишь, твою карточку достают и спрашивают: «Шелег?» Отвечаешь: «Сергей Васильевич», делаешь шаг вперед, снимаешь головной убор. Такие ритуалы выстраивают структуру дня. Они, правда, не отличаются друг от друга. Такая повторяемость событий…
Вы, наверное, читали книгу [чешского писателя] Милана Кундеры «Невыносимая легкость бытия». Там говорится, что для собаки очень ценно, чтобы одно и то же событие повторялось изо дня в день. Например, если ей дают крендель по утрам. Происходящее в колонии напоминало этот эпизод. Если бы был собакой, мне бы такой ход событий очень нравился. Все строго по распорядку, никаких особых потрясений. Живи и радуйся жизни… собачьей.
— В августе 2024-го вас внесли в список граждан, причастных к экстремистской деятельности. Как это повлияло на вашу жизнь?
— Это скорее повлияло на жизнь моих родных и близких. Они почувствовали, что многие вещи, которые хотели для меня сделать, стали невозможными. Думал оформить нормальную медицинскую страховку, мало ли что случится. Супруга не смогла это осуществить, расстроилась.
По сути, кроме того, что оказался лишен свободы, я оказался лишен многих других вещей. Могу владеть собственностью в Беларуси, но обладаю ограниченными правами на распоряжение ею. У меня нет права ее кому-то передать, продать либо застраховать. Иметь свой номер телефона тоже нельзя. Супруга хотела его сохранить, чтобы при выходе на свободу не искал контакты. Но нас проинформировали, что мои номера переданы без уведомлений в пользу других людей.
Хотя на самом деле это мелочи. То, что меня внесли в список, в колонии никак не почувствовал. Единственное, не могли переводить деньги на лицевой счет. Вскоре стал получать пенсию, и эта проблема отпала.
— Пенсию вам платили ту, что вы заработали, или в колонии ее как-то урезают?
— Из пенсии удерживали деньги за мое содержание в колонии. Тратилось на меня немного. Зимой в месяц за питание и проживание уходило около 200 рублей. Можно сказать, уровень жизни в колонии сопоставим с уровнем жизни в очень бедных африканских странах, где люди существуют на два-три доллара в день.
— Были ли там дни, которые вы могли бы назвать хорошими?
— Когда получал письма со свободы.
— А плохие?
— Когда не получал.
«Вся моя профессиональная деятельность была связана с тем, что результат получается во время переговоров»
— Сейчас очень много обсуждают, как нужно спасать политзаключенных. Одни говорят, что необходимо доставать только всех и сразу. Другие уверены, что каждый вышедший человек — это победа, и призывают разговаривать с властями. Что вы думаете по этому поводу?
— Не знаю, я не погружен в этот процесс. Я работал в сфере редких генетических заболеваний, поэтому моя профессиональная деформация заставляет меня думать о всевозможных компромиссах. Вся моя профессиональная деятельность была связана с тем, что результат получается во время переговоров. С людьми нужно разговаривать, убеждать. Как это происходит в политической сфере и насколько подходит к ситуации в Беларуси, не знаю. Мне кажется, должно быть применимо. Иран с Израилем договорились о прекращении огня. Соглашение возможно между диаметрально противоположными сторонами.
Не могу не вспомнить своего коллегу господина Зеева Зелига. Он, будучи гражданином Израиля, занимался проблемами пациентов с редкими генетическими заболеваниями в мусульманских странах. Несмотря на диаметрально противоположную позицию политического руководства этих государств к официальному Тель-Авиву. Есть ценности, что объединяют независимо от взглядов, политических убеждений. Нужно просто их найти и актуализировать. С моей точки зрения, одна из них — гуманизм.
— Какие у вас планы? Как дальше хотели бы строить жизнь?
— Вспомнил один афоризм: планы бесполезны, но планирование необходимо. Так что жить, чтобы жить.
