После скандала с Андреем Стрижаком в фонде BYSOL не раз заявляли: их организация — это не только харизматичный теперь уже экс-лидер, но еще и двузначное число сотрудников. Большинство из них долгое время оставались анонимными. Но события последних месяцев изменили ситуацию. Среди тех, кто решил открыть лицо и рассказать о своей работе в BYSOL, оказался один из самых известных священников Беларуси — Александр Кухта, который сейчас служит в Вильнюсе в православном приходе Вселенского патриархата. О своих функциях в команде и тонкостях всех персональных сборов он рассказал «Зеркалу».
Александр Кухта — священник, в прошлом айтишник. Ведущий YouTube-канала «Batushka ответит», уехал из Беларуси по политическим причинам, перешел из Московского во Вселенский патриархат.
«Сейчас момент, когда нужно выйти из тени»
— Как и когда вы оказались в BYSOL? За что вы отвечаете в организации?
— В Вильнюс я переехал в начале 2022-го. На тот момент работал в IT-компании, в отделе people analytics (аналитика персонала. — Прим. ред.), мы помогали эйчарам лучше понимать, что происходит у них на проектах. С началом войны ушел из IT и занимался своим YouTube-каналом: мне важно было говорить о происходящем.
В BYSOL пришел весной 2023-го. В какой-то момент, как и все эмигранты, искал работу. Хотел, чтобы она давала ощущение, что уехал из Беларуси не зря. А фонд как раз искал человека, который мог бы подхватить и развивать направление сборов.
— Чем именно вы занимаетесь в BYSOL?
— Руковожу командой сборов. Проще говоря, все личные сборы (то есть на нужды конкретных людей. — Прим. ред.), которые появляются на сайте, проходят через руки моей команды.
Помимо них, есть еще и большие сборы BYSOL, например для детей полит- и экс-политзаключенных. В работе с ними мы зачастую выполняем только техническую функцию — открываем и закрываем их на сайте. А уже продвижением, позиционированием, приемом заявок и раздачей денег тут занимаются другие люди.
— Почему вы решили, скажем так, открыть лицо и перестать быть анонимным сотрудником?
— Главная причина — сейчас BYSOL находится в кризисе, связанном с уходом Андрея Стрижака. И я хочу помочь организации, которую люблю всем сердцем, выйти из него.
В течение последних двух месяцев фонд не раз говорил о себе, что BYSOL не равно Андрей Стрижак. BYSOL — это двузначное число профессионалов, которые преданы делу беларусской солидарности. И мне кажется, что сейчас момент, когда нужно выйти из тени, чтобы этот тезис прозвучал четче.
— Как вообще настроение в команде после того, что произошло с Андреем Стрижаком?
— Между собой мы договорились, что пока ситуация находится в острой стадии, постараемся как можно меньше выносить внутреннее наружу. Потому что любое неосторожное слово сейчас может еще больше навредить и фонду, и Андрею, и вообще всем. Скажу просто: все сложно, и нас ждут большие структурные перемены.
— А как вы лично переживаете эту ситуацию?
— Последние полторы недели плохо сплю, потому что сильно переживаю. Вчера поздно вечером запросил экстренный созвон с психотерапевтом, потому что сам не мог заземлиться и справиться с ситуацией.
Как-то мы обсуждали с психотерапевтом, что здесь, в Вильнюсе, у меня есть две «ноги». Первая — церковь. Она дает смысл всему происходящему. Опираясь на эту «ногу», озвучиваю во время проповедей важные для меня идеи и смыслы. А вторая «нога» — работа в BYSOL. Это способ, с помощью которого создаю то, о чем говорю в храме. Если убрать одну из «ног», то, скорее всего, я зашатаюсь и снова придется отвечать на вопрос, а что я тут [за границей] делаю и зачем нужна моя эмиграция.
— Вы с Андреем лично говорили об этой ситуации?
— Могу сказать, что он тяжело ее переживает. Как и вся команда.
«После нашего разговора мне нужно будет написать отказ маме с ребенком»
— Давайте поговорим о вашей работе в фонде, то есть о персональных сборах. Как за два с половиной года, пока вы в проекте, изменилась ситуация: количество обращений, проблемы.
— Сравню чуть иначе. С 2023-го через наш отдел прошло 900 заявок, примерно 600 из них попало на сайт. До того как я присоединился к команде, сборы работали уже два года. За это время ребята рассмотрели еще 700 обращений. Глядя на эти два периода, можно говорить, что поток заявок остается на одном уровне. Почему? Наверное, это свидетельствует о том, что интенсивность репрессий внутри страны остается на том же уровне. Как бы кто ни хотел перевернуть страницу, по заявкам и обращениям видим: репрессии не утихают.
С другой стороны, темы сборов с течением времени меняются. Если в 2022 году основная часть заявок была от только что освободившихся политзаключенных, то сегодня все чаще получаем запросы от беларусов, которые уже какое-то время находятся в эмиграции. И это объяснимо: все больше наших людей оказываются за границей, многие из них сталкиваются с трудностями. Например, человека уволили с работы, или он серьезно заболел. Ожидаем, что со временем количество подобных историй будет увеличиваться.
— А что с величиной пожертвований и их числом?
— По количеству донатов под рукой у меня есть статистика только за прошлый год. Могу сказать, что в этом году в сравнении с аналогичным периодом 2024-го донатов в количественном выражении стало больше на 30%.
А вот средняя величина пожертвования с 2021-го держится примерно на одном уровне — 30 евро. Хотя иногда она падает до 25, а порой растет до 40.
Еще немного интересной статистики. Два с половиной года назад многие кампании собирали до тысячи евро. Сейчас, если не выходит преодолеть эту сумму, обсуждаем с командой, что пошло не так. Теперь в среднем донатят на историю около 2,5−3 тысяч евро.
— Как решаете, за какую историю возьметесь, а кому скажете нет?
— Есть заявки, что отпадают сами собой уже во время первого прочтения. На днях столкнулся с ситуацией, когда обратился недавно вышедший из тюрьмы человек. У него статья не протестная, при этом он выдавал себя за политического активиста.
У нас есть четкий мандат, на основании которого мы можем открывать сборы. В то же время он достаточно широкий: за помощью может обратиться каждый беларус, участвовавший в мирных протестах и пострадавший от действий режима. Иногда мы получаем заявки, которые не подходят под эти критерии. Например, приходят люди, которые давно уехали из страны и все это время в лучшем случае листали телеграм-каналы. В таких случаях сборы не открываем.
Довольно частая история, когда приходят украинские беженцы, которые уехали с Востока своей страны и потеряли жилье. Был запрос от человека… кажется, из Узбекистана. Он писал, что незадолго до февраля 2022-го купил стадо баранов и хотел выгодно реализовать его в Россию. Но началась война, таможенные правила изменились. Теперь он не может продать стадо и на этом потерял большое количество денег. Поэтому он считает себя пострадавшим от боевых действий и просит компенсировать стоимость животных. Мы сочувствуем мужчине и его стаду, но это не наша история.
Кроме того, у нас есть проблема повторных заявок. Что это значит? Люди, которые выехали за границу и на старте получили от BYSOL какой-то объем помощи, снова обращаются за ней. Иногда это оправдано, но есть те, кто годами ходят по кругу от фонда к фонду и просят денег для решения своих проблем.
Поэтому у нас есть твердое правило: каждый беларус в сложной ситуации имеет право только на один сбор. Второй — это исключительный случай, когда речь идет о жизни и смерти. Например, человек сидел и мы открывали ему маленький сбор на передачи. Потом он вышел, и мы делаем большой сбор на адаптацию, потому что обстоятельства его жизни изменились.
По повторным сборам есть очень сложные ситуации. После нашего разговора мне нужно будет написать отказ маме с ребенком. Она уехала из Беларуси, потому что над ней была угроза уголовной статьи. Ее историю мы уже публиковали, она собрала достаточно большую сумму. Сейчас, через два года, женщина пришла повторно, но в ее ситуации ничего принципиально не изменилось. По своим контактам мы выяснили, что она не находится в остром кризисе, поэтому в повторном сборе ей будет отказано.
Была и беларуска с онкологическим заболеванием. Она обратилась с очень скромным запросом. Просто протянуть несколько месяцев химиотерапии: снимать квартиру и хоть что-то есть. Мы ее верифицировали. Предложили поднять сумму, потому что понимали: денег, которые она просила изначально, не хватит на все расходы. Открыли сбор и успешно его собрали. А через пару месяцев она вернулась: помощи все равно не хватило, а найти второй источник, на который она рассчитывала, не смогла. По ее случаю мы собрали консилиум и все же командой решили отказать. Дали контакты других организаций, которые могут включиться в ее ситуацию. Мне до сих пор больно за эту женщину, но я понимаю, что наши правила возникли не на пустом месте. В каком-то смысле они написаны кровью.
— Сложно говорить людям нет?
— У каждого рода деятельности есть свои профессиональные болезни. Например, у врачей со временем появляется циничный юмор, толерантность к виду крови и человеческому телу в разных его состояниях. Наверное, что-то такое могу сказать и про свою профессию правозащитника. Со временем стал замечать, что спокойнее отношусь к человеческой боли. Поэтому сейчас переношу ситуации с отказами гораздо спокойнее, чем два с половиной года назад. Тогда чувствовал личную трагедию и ответственность за каждое нет. Теперь эти ощущения менее острые, но тем не менее они есть.
— Как люди реагируют, когда получают отказ?
— Спокойно, потому что ситуации жизни и смерти мы не игнорируем и берем такие случаи в работу. А когда случается отказ, стараемся как-то другим способом помочь человеку. Например, подсказываем контакты других организаций.
«Сборы — это инструмент для экстренной помощи»
— Какой сбор получилось закрыть быстрее всего?
— Для писательницы Светланы Курс, у которой выявили онкологическое заболевание. Чуть больше чем за вечер беларусы задонатили для нее почти 20 тысяч евро. Это наш самый большой и быстрый персональный сбор. На втором месте помощь музыканту Александру Помидорову, которого очень быстро поддержали на 6,7 тысячи евро. На третьем Маляваныч (актеру Александру Ждановичу собрали 4,3 тысячи евро, чтобы компенсировать деньги, которые у него украли. — Прим. ред.), его историю мы тоже очень быстро закрыли.
— Когда человек к вам обращается, есть какая-то сумма, больше которой он не может запросить?
— Люди часто не понимают, как работают сборы, и со старта называют космические суммы, например, 100 тысяч евро.
У нас был заявитель — мужчина в возрасте. Еще когда он жил в Беларуси, его дом отдали под снос, чтобы построить высотку. Он ходил по судам, оспаривал это решение и не соглашался взять квартиру, которую ему предлагали взамен. А после 2020-го он уехал и, когда пришел к нам, его первоначальный запрос звучал примерно так: «Я долго судился с властью и сейчас открываю сбор на 80 тысяч евро, чтобы беларусы купили мне новый дом. Это компенсирует мои потраченные годы».
Конечно же, такой сбор мы ему не открыли (улыбается), потому что немного не по мандату. Тем не менее вот такие запросы поступают часто.
Случается, приходит бывший политзаключенный и просит 50 тысяч евро. Ему кажется, это адекватная сумма, чтобы наладить жизнь. И я его понимаю. Вот только сборы — это инструмент для экстренной помощи. Поэтому мы ставим такие цифры, которые помогут человеку не оказался под мостом в первые дни эмиграции и увереннее себя чувствовать.
— Какие это суммы?
— Зависит от обстоятельств. Люди разные, и ситуации, в которые они попадают, тоже разные. Но мы стараемся не выходить за пределы 2−4 тысячи евро, потому что нам потом еще эту сумму нужно как-то собирать.
— Кстати, мужчине в возрасте, который рассчитывал на 80 тысяч евро, в итоге помогли?
— Да, в 2020-м он собирал подписи и, как удалось доказать, возил вещи во время одного из пикетов Светланы Тихановской. Мы открыли ему сбор на стандартную и адекватную сумму в районе 2 тысяч евро. Это человек в возрасте, ему требовался чекап (медобследование. — Прим. ред.) организма, и было необходимо подлечить некоторые болячки.
«В открытии сборов на компенсацию штрафов, которыми беларусы откупаются от силовиков, отказываем»
— Приходят ли заявки от людей из Беларуси?
— Такие обращения есть, но их мало. Люди боятся.
Самая частая тема, с которой к нам обращаются из Беларуси, — это сбор денег на работу адвоката и передачи в колонии. Эти сборы мы берем, потому что они касаются людей и их комфорта напрямую. А вот в открытии сборов на компенсацию штрафов, которыми беларусы откупаются от силовиков, отказываем, потому что это гонка, в которой невозможно победить. Чем больше к нам будут обращаться за такой помощью, тем больше штрафов людям будет прилетать. И получается, что мы всей диаспорой будем финансировать работу режима.
— Какой сбор вас лично больше всего тронул?
— У нас в церкви есть прихожанин Евгений Бритько, у которого с рождения проблемы со зрением. На данный момент он практически ослеп. Евгений — многодетный отец. Его семья была вынуждена уехать из Беларуси, потому что боялись, что из-за участия в дворовых активностях у них заберут детей.
И вот в Вильнюсе выяснилось, что его 11-летняя дочь, Кассия, тоже стала неожиданно и быстро терять зрение. Ее нужно было срочно класть на операцию, на это требовались деньги.
BYSOL открыл им сбор, а у себя в Facebook я сделал о них пост как о моих прихожанах. Люди быстро собрали нужную сумму. Ребенка прооперировали и, по словам Евгения, спасли девочке зрение. Сейчас каждый раз, когда вижу его, Кассию или кого-то из их большой семьи на службе, радуюсь, потому что ощущаю свою сопричастность к нашему общему делу.
— Кстати, как получается совмещать работу в фонде и служение в храме?
— А в чем проблема (смеется)?
Наоборот, работа в фонде — это лучшее, о чем может мечтать священник в эмиграции. И спасибо большущее всем беларусам, которые донатят и тем самым дают мне возможность заниматься этим делом (речь о благотворительности. — Прим. ред.).
У нас есть две модели того, как могут зарабатывать священники. Первая в основном распространена в России и во многом в Беларуси. Это когда батюшки привязаны к церкви. Они проводят службы, строят храмы, работают психотерапевтами для своих прихожан и много чего еще околоцерковного. Живут эти люди с пожертвований. Но есть и другая модель. Она касается большинства священников в Западной Европе и США. Это когда батюшки совмещают светскую профессию и приход. В разные этапы своей жизни я жил по разным моделям. И могу на своем опыте сравнить их.
В первом случае священники имеют возможность быть максимально вовлеченными в жизнь и проблемы своих прихожан. Но минус в том, что эти люди немного отрываются от реальности и не совсем понимают, что такое пять дней в неделю по восемь часов ходить на работу и уставать настолько, чтобы просто не оставалось сил рано приходить на службу в воскресенье. Эти батюшки зачастую не могут понять ритма жизни современного человека.
Во втором случае все ровно наоборот. Священник устает не меньше, чем его прихожане, и зачастую его не хватает на все церковные дела. И у меня сейчас такая проблема. Я вижу точки на своем приходе, куда нужно включиться, но у меня нет сил, потому что работа с людьми и их болью [в фонде] забирает много внутреннего ресурса.
— Получаете из-за этого замечания?
— Ну, я не настолько оторван от своей церкви, чтобы получать замечания (смеется). Да и нужно понимать, что мои прихожане имеют общую травму — травму 2020 года. Кто-то из этих людей посидел, кто чуть не посидел… И я сам такой же травмированный, поэтому нам не нужно объяснять друг другу многие вещи. Мы понимаем друг друга с полуслова.
«Верификация — это сложный многоступенчатый процесс»
— Давайте затронем тему верификации. Как проверяете обратившихся к вам людей?
— Верификация — это сложный многоступенчатый процесс и огромное поле для креативности, где не существует жестко прописанных правил, потому что каждая история уникальна. Поэтому мы смотрим на документы, ищем свидетелей, общаемся с доверенными людьми. В каждом случае сочетание этих инструментов может быть очень разным. Но я не могу озвучивать все наши секреты, чтобы не упрощать жизнь нечестным людям.
— Что-то же можете рассказать.
— Проще всего — это верифицировать политзаключенных, которые недавно освободились и обратились за помощью, чтобы как-то сориентироваться и выдохнуть. У них на руках есть документы, в которых подробно расписаны обстоятельства их дел, указана статья и срок.
Но есть и другие, более сложные случаи. Например, люди, которые уехали после 2020-го, потому что чувствовали: еще чуть-чуть — и им грозит уголовное дело. Еще находясь в Беларуси они почистили и удалили доказательства своей активности, потому что боялись, что эти документы попадут в неправильные руки. А сейчас они приходят на сборы, и нам нужно импровизировать: общаться со свидетелями, сверять факты, смотреть на косвенные документы.
— Насколько глубоко вы проверяете людей? Хочется вспомнить кейс экс-политзаключенного Дмитрия Буневича, который проходил по «хороводному делу». У вас вышел сбор для него, а позже некоторые другие экс-политзаключенные заявили, что в колонии он был «стукачом» (сам мужчина это отрицает).
— Мы понимаем, что среди тех, кто к нам приходит на сборы, стопроцентно есть бывшие «стукачи», потому что у людей разные способы выживания. И не все люди обязаны быть героями.
На сегодня мы приняли правило, что если нет свидетельств, что из-за действий условного «стукача» кто-то серьезно пострадал, то мы берем его на сбор. Потому что этот человек, по-хорошему, вообще не должен был попасть в тюрьму и оказаться перед таким выбором.
— Кстати, о мошенниках. Случалось, что сборы таких людей попадали на сайт, а потом вы узнавали правду?
— Прикладываем все усилия, чтобы такого не случалось. Тем не менее понимаем, что это возможно. У нас есть пара кейсов, когда неоднозначные истории попадали на сайт, а потом, уже в процессе, мы понимали, что в них есть второе дно.
По каждой из таких ситуаций собираемся и отдельно принимаем решение. Обычно сам сбор закрываем, а собранные средства направляем в общий сбор политзаключенным.
— Что будет, если персональный сбор, который складывается исключительно из пожертвований людей, не закрывается?
— По правилам сборов, каждая история может находиться на сайте 60 дней либо до тех пор, пока не соберется вся сумма. Тогда предлагаем человеку ее забрать и закрыть сбор, либо оставить до конца срока. Может, еще что-то накапает.
Если нужная сумма не собирается и за 60 дней, не страшно. Цифры, которые прописаны у нас на сайте, ориентировочные — те, которыми хотелось бы поддержать человека, чтобы решить его проблему. В любом случае мы выплачиваем абсолютно все средства со сбора.
— Как скандал с Андреем Стрижаком повлиял на ситуацию с персональными сборами?
— На сегодня мы не замечаем каких-то изменений. Я думаю, это связано с тем, что люди понимают, что они донатят не Андрею Стрижаку лично, а другим беларусам, которые нуждаются в помощи.
В этом месте хочется снова вернуться к вопросу, почему я решил открыть лицо. За эти два с половиной года я всем сердцем прирос к проекту. Очень его люблю и очень за него переживаю. Сборы — это уникальный и единственный в своем роде инструмент с широким мандатом, который дает возможность тысячам людей получать помощь в критической ситуации.
— Что вы за эти два с половиной года поняли про беларусскую солидарность?
— Что беларусы нуждаются в солидарности не только как получатели, но и как доноры. Потому что это способ снова почувствовать свое единство и силу, которую мы ощутили в 2020 году. Так что если хотите снова прикоснуться к тому времени, то сделать донат — это отличный вариант (улыбается).
